С какими мыслями и чувствами, возлюбленные, должны мы проводить сей священный день нашего храмового праздника? Конечно, прежде всего, с теми, которые приличествуют каждому христианскому празднику, но, кроме того, и с некоторым особенным настроением соответственно нарочитому значению прихода академической церкви.

Когда Господь с горы Синайской призывал народ Свой оставит Египетское нечестие и чрез исполнение заповедей Его приближаться к грядущему искуплению и возвращению райского блаженства в вечном единении с миром небесным: тогда Он повелел посвящать Себе седьмой день недели и некоторые установленные дни года, чтобы, хотя в эти краткие сроки, хотя отчасти переживать то святое настроение близости к Богу, которое бывает доступно человеку в молитве при освобождении от суеты дел, принижающих его дух и прилепляющих его в земной персти. В эти дни бедный осуетившийся народ воспоминал то блаженное время, когда мир сей, еще свободный от плачевных последствий его произвольного падения, во всей своей богозданной красоте предстоял всевидящему оку Творца своего, почившего от дел творения в день седьмый и увидевшего «вся елика сотвори, и се добра зело» (Быт. 1, 31). В эти святые дни седьмые, когда богатые и бедные, рабы и свободные одинаково покоились от суеты дел своих и любовь Божья открывалась в святых делах взаимного прощения, благотворения, гостеприимства и общих молитв, у людей прояснялась совесть и они, сравнивая дни посвященные Богу с обычными днями нужды и взаимной борьбы за наживу, проникались самоукорением и жаждой лучшей обещанной в будущем жизни в истинном и непрерывном субботстве, в полной близости к Господу, которую предвозвещал закон и пророки.

Обещания их исполнились. Христова страсть и воскресение возвратили верующих к теснейшему общению с Господом, но путь к сему общению нам указан в подвиге и борьбе, в крестоношении по образу Подвигоположника. Посему уже не суббота и новомесячие, но Его спасительное воскресение и прочие чудотворные деяния Его и Его святых последователей служат к нашему духовному просвещению, утешению и ободрению. Святая Церковь в умилительных песнопениях, молитвах и священнодействиях научает нас в эти дни переноситься к стопам Господа, жившего на земле между людьми, к делам и подвигам Его угодников, победивших мир верою и любовью и к явлениям Пречистой Матери Его, защищавшим людей от погибели и падений.

Добрые богомольные христиане издревле услаждали души свои этими священными воспоминаниями. Годичный круг был для них как-бы светящимся церковным небом, сияющим звездами радостных празднеств. Не только в эти священные дни отрешались они от забот земной жизни и молитвою очищались от своих прегрешений, но и дни труда и будничных занятий своих святили или воспоминаниями праздника прошедшего или ожиданием грядущего, постоянно повторяя приуроченные к ним молитвы и песнопения. Последние для них были, да и теперь остаются для истинно верующих, как-бы небесным окликом, как-бы постоянно повторяющимся призывом отрешаться от суеты страстей и греховного нечувствия и возноситься духом к Богу и друзьям Его, к святости евангельской жизни.

Особенное, исключительное значение имеет для доброго христианского братства праздник престольный. Это есть тезоименитый день той или иной местной церкви, воинствующей под знаменем святого угодника Божия или воспоминаемого события милости Божией. В день праздника своего каждый приход торжествует свое избранничество в стадо Божие не по заслугам своим, но единственно по милосердию Господню предназначаемое; благодарит Создателя о делах благодати Его, явленных в мимо шедшем лете приходской жизни и оказывает гостеприимную любовь ближним своим, а бедным доставляет трапезы.

Теперь, возлюбленные, спросим сами себя, проникнуты ли мы, братия святого храма сего, теми возвышенными чувствами общения с Богом и небесами во дни торжеств св. Церкви и наипаче — в престольный праздник нашего академического прихода, теми чувствами пламенного благодарения и умиленной молитвы, которыми богат предстоящий здесь православный народ наш, столь возлюбивший нашу церковь за те немногие крупицы духовного хлеба, которые здесь подаются ему от трапезы господей своих (Мф. 15, 27), или напротив, многие из нас с тою же безрассудною неблагодарностью отвергаются знаниям Божиим, как некогда неразумные иудеи и являются в очах Христовых столь же скудными верою в сравнении с предстоящими здесь смиренными простецами, как тот же Израиль в сравнении с верующей женой хананейской? Поистине, воспоминая высокое назначение наше и нашу малодушную рассеянность должно сказать то же, что древний пророк от лица своего народа: «Тебе, Господи, есть правда, нам же стыдение лица» (Дн. 9, 7).

А, между тем, какой высокий источник духовной радости открывался бы нам в день праздника нашего христианского братства, если бы мы стояли на высоте ceгo призвания — быть светом миру и солью земли! Ибо всем известно, что русская церковь и богословская наука только в четырех Академиях почерпает своих высших служителей и на них взирает, как на надежду своего процветания. Посему, когда совершается праздник Академии и молитва Церкви сливает воедино имена ее прежних и нынешних питомцев, не должно ли им проникаться теми же одушевленными славословиями, как некогда братство Апостолов, собиравшихся во святой град на день Пятидесятницы? Но «Тебе, Господи, есть правда, нам же стыдение лица». Ибо в то время, как на сегодняшнем торжественном акте будет читаться отчет о внешней жизни Академии, наши Ангелы Хранители пред лицем долготерпения Божия читают неведомые никому страницы, исписанные отчетом о нашей внутренней жизни, об ее постепенном очищении и одушевлении или напротив — ожесточении и падении. Каких страниц будет более в этих страшных книгах?

Впрочем, не будем более омрачать радости радующихся достойно, ни умножать печали унывающих, но спросим их: на какую цену меняют последние сокровища служения Христовой Церкви? Какие блага мира сего удаляют их сердца от одушевленной молитвы и общения с Господом? «Почто ты, человече Меня оставил?» Говорит к ним Христос: «почто Возлюбившего тебя отвратился? Почто пристал ко врагу Моему? Вместо любви платишь ненавистью, вместо Меня любишь грех! Но что же ты нашел во Мне достойное отвращения?» (Из Твор. свят. Тихона).

Всмотримся, однако, в истинную ценность тех приманок, которые овладевают легкомысленными юношами и увидим, сколь жестоко обманутыми оказываются все погнавшиеся за ними. Разумеем здесь, конечно, не грубые пороки и страсти, не ленивую и вялую праздность, ибо такие печальные явления, если и встречаются в чьей-либо жизни, то разве в качестве ненавистных падений, сопровождаемых разъедающим стыдом, тяжкими укорами совести и сильным противоборством воли. Существуют более тонкие обольщения, удаляющие от Бога и Церкви юношей, не сумевших проникнуть в их истинную сущность, те обольщения, при которых неразумная юность покидает свое признание в ложной надежде найти еще что-то лучшее, благороднейшее и полезнейшее, нежели служение вере Христовой. Как ни странно, такое нелепое стремление, но кто не встречал его в юном обществе? Куда же влекут они своих последователей? Обыкновенно либо — к познанию, либо — к общественной деятельности.

Искусительный голос говорит питомцу духовной науки: сбрось с себя путы богословия, где все вопросы предрешены раньше твоего исследования, где нет места для широкого размаха мысли и свободного исследования действительности. Предоставь старикам рыться в славянских и греческих книгах, а ты ухватись за последние слова мысли независимой; оставь длинные богослужения и уединенную молитву, изучай лучше видимую природу и тогда встанешь в ряды передовых людей, дающих себе сознательный отчет в каждом усвоенном убеждении.

Многие прислушиваются к сему искусительному голосу и не спрашивают себя, не требует ли тот самый разум, которого одного хотят они слушать, чтобы прежде решительного приговора над пренебрегаемой верой и Церковью, вникнуть в ее учение, оценить те доводы, коими она себя защищает против отрицания. Так неразумны оказываются эти жалкие искатели разумности, так слепо доверчивы к учителям отрицания являются те, которые оказались от разумной проверки церковного учения! Не разум и не наука похищают от Церкви жертвы неверы, а нетерпеливая погоня за произволом, то самое горделивое искание своеволия, которое вооружает своих последователей и против достойнейших иногда родителей до плоти и против общей духовной матери нашей Церкви, лишь бы испытать свои силы помимо всякой посторонней помощи.

Какая участь ожидает этих сынов противления? Быть может они, в самом деле, построят себе широкое, прочное и самостоятельное мировоззрение, в котором всякая истина найдет соответствующее место и всякая сторона жизни — разумное освещение? Быть может, широта всесторонней образованности не хуже святой веры облагородит их поведение и направит внутреннюю жизнь духа к человеколюбию и чистоте? Увы, какими далекими от таких успехов оказываются погнавшиеся за ними изменники Церкви! Большинство их, только слегка прикоснувшись перстами к независимой науке, бросают и ее, отдавшись погоне за житейскими выгодами, и вспоминают о самом существовании каких либо наук только тогда, когда им понадобится оправдывать свое отступление от живого общения с Церковью. Но обратимся к тем, очень немногим хулителям последней, которые до конца жизни остаются при книгах: и здесь мы не увидишь ничего привлекательного. В лучшем случае отступник духовной школы втягивается в какую-нибудь ученую или литературную партию с определённым направлением, более или менее равнодушным или враждебным вере, но, конечно, еще более враждебным тому разуму и беспристрастному, свободному исследованию истины, за которым гнался неразумный юноша, заранее решивший, что его можно найти везде, кроме Церкви.

Теперь же он предался своей односторонности и отупел настолько, что не может даже и понять, до какой степени он плачевно обманут жизнью, обманут сам собою! Зато посторонний наблюдатель ясно видит, что нет в ученых партиях ни стройного мировоззрения, ни широкой образованности, ни даже сознания, чего ради стоят они за свое, кроме разве привычки, да ожесточенного самолюбия и неосмысленного недоброжелательства в вере. Кто видел этих упорных партизанов разнообразных ложно ученых партий, на все запросы критики отвечающих бранью, или насмешкой, или грубым искажением и затем осмеянием истин Откровения, тот согласится, что истинная широта мировоззрения, совершенно свободная от какой-либо нужды замалчивать или искажать действительность, возможна только для сознательно верующего христианина. Он поймет тогда, почему философы христианские с таким величавым спокойствием и полною невозмутимостью духа не только не стараются закрывать глаз пред творениями своих противников, но чем большее количество их усвояют, тем сильнее одушевляются преданностью христианским убеждениям. С живою любознательностью выслушивают они учения отрицателей и отвечают на них, тогда как последние затыкают уши, чтобы не слышать защитников веры.

Итак, кто отвергается веры, ища разума и упорствует в своем противлении, тот вместо разума отдается в руки безумия, то есть — тупого коснения в односторонней партии, часто не переживающей своих злополучных последователей.

Но есть и другой искуситель слабых душ, тех именно, которые, не имея собственной твердой воли, думают найти ее в одном непослушании. Они говорят: тяжко быть верным сыном Церкви. Она меня стесняет, сковывает все мое поведение многочисленными постановлениями своей дисциплины. Поступив в ряды ее служителей, я окончательно порабощу ей весь свой быт: и в одежде, и в пище, и в самых движениях и словах, все буду я обязан одного избегать, к другому стремиться, никогда не выходя из-под этого ига. «Ибо все заповедь на заповедь, заповедь на заповедь, правило за правило» (Ис. 28, 10). А между тем, тут же около меня жизнь бьет ключом в своих разнородных проявлениях, в коих ко многим даже приблизиться не дозволяют служителю Церкви. Выйду из-под ее крыла, оставлю храм, посты и говения, поступлю на гражданскую службу и там узнаю жизнь во всем ее широком разнообразии и свободе и буду без всяких условных стеснений служить добру и развивать все прирожденные мне способности и силы.

Последуем и за этим искателем. Может быть, он достиг сравнительно высокого положения в государстве, быть может, обогатил себя и обеспечил своих детей средствами. Но достиг ли чего желал, освобождая себя от руководительного влияния Церкви? Достиг ли свободы и полноты развития личности? Стяжал ли широкое влияние на общественную жизнь и много ли принес общей пользы? Увы, все ожидания обмануты. Вместо ига благого и легкого бремени, вместо условий церковного быта, проникнутого одного разумною целью достоянного одухотворения, он наложил на себя узы светскости, узы изолгавшегося бездушного и холодно-вежливого европеизма, подгоняющего всех людей под одну мерку так называемого интеллигента, не имеющего права, а затем уже и способности, ни с кем и никогда поделиться своими искренними чувствами. Против воли искусственно холодного даже со своей женой и детьми и, таким образом, всюду вносящего дух канцелярии или гостиной, дух мертвящий собою всякую жизнь и лишающий всякой радости искателей культурного наслаждения. Не широкое влияние на жизнь, но узкую стезю какого-либо департамента они познали, да и в частных своих отношениях чувствуют себя одинокими. Да, не свободу нашли они, но — рабство бесчисленным светским предрассудкам и суевериям. Что, если б хотя половину своих постоянных бесцельных самоограничений приложили бы эти люди к образованию своей жизни до духу Церкви, к подавлению гнева и чувственности, к изучению слова Божия и добрым делам. Тут бы они нашли ту широту истинной духовной свободы и мощного влияния на жизнь, каковых достигали подвижники истинного благочестия, как св. Златоуст или Тихон Задонский.

Но откроются ли когда-нибудь очи, ослепленные от дней юности? Открываются скоро для того, чтобы познать свое заблуждение, но редко, редко сохраняется у отпадшего настолько нравственных сил, чтобы, увидев себя прилепившимся к жестоким гражданам чуждой страны и ядущих пищу свиней, вспомнить об оставленном отеческом богатстве и восстав, идти в родной дом с покаянною исповедью.

А посему, возлюбленные братья, пока вы еще здесь под кровом небесного Отца и Матери Божией, не отвергайтесь его ни ради служения страстям, ни ради обольстительных искушений, подобных тем, которые мы обличили. Спросите прежде себя, не гораздо ли лучше найдете вы здесь в Божественном учении н в жизни Церкви все то доброе, чем хочет хвалиться обманчивая жизнь мира. Не бойтесь того скромного и как-бы уединенного положения, которое отведено деятелям Церкви в этой видимой внешней жизни. «Тот, Кто в вас, больше того, кто в мире» (1 Ин. 4, 4), и блестящая внешность последнего, его шумная и разнообразная жизнь, столь прельстительно бросающаяся в глаза, есть не иное что, как побеленный гроб, исполненный костей и всякой нечистоты (Мф. 23, 27).

Напротив, наша жизнь в преискреннем единении с Церковью необъятна по широте и бесконечна по времени. В живом чувстве, в порывах верующей молитвы и в разумном усвоении Священного Писания служитель и сын Церкви, хотя бы уединенный от других по телу, сознает «себя сожителем святых и присным Богу» (Еф. 2, 19), сознает себя служителем Его промысла, соработником у Бога (1 Кор. 3, 9), исполненным всякого богатства духовного и сильным, чтобы нести немощи бессильных (Рим. 15, 1). Таково, братия, да будет ваше всегдашнее духовное настроение, чуждое зависти к миру, но исполненное к нему христианского сострадания. Если будете держаться сих заветов, то собираясь во святой храм в день торжества вашего церковного братства, будете преисполняться того высокого духовного настроения, которое приличествует избранным служителям Христовым, представшим Ему в общей молитве друг за друга. Тогда, со всей очевидностью, постигнете наш неразрывный союз с небом и в живом чувстве взаимной христианской любви будете ощущать незримое присутствие среди нас Пастыреначальника — Христа, сказавшего: «Аминь глаголю вам, яко аще два от вас совещаета на земли о всякой вещи, еяже аще просита, будет има от Отца моего, иже на небесех» (Мф. 18, 19).

Тогда, если не чувственными очами, подобно святому Андрею, то очами умными узрите Матерь Божию, распростертую над нами днесь омофор свой, покрывающую нас покровом своего заступления и окружаемую сонмом всех святых Ангелов и святых человеков, от небесных кругов молитвенно споспешествующих нам в великом и святейшем деле — строения тела Христова. В сей вере и в сем общении да укрепляет вас. Его всесильная благодать, всегда немощная врачующая и оскудевающая восполняющая. Аминь.

Произнесено в 1894 г в церкви Московской духовной Академии.