Радостная тайна

«Приидите возрадуемся Господеви, настоящую тайну сказующе» (стихира праздника Рождества Христова), так предначинает Св. Церковь свои песни во славу Христа, «нас ра­ди ныне плотию рождшегося» (величания праздника). Св. Церковь при­глашает нас быть не простыми лишь зрителями торжественной праздничной службы в храме, но и вникнуть в радостную тайну спасения нашего, чтобы «петь Богу» разумно (Пс. 46, 7-8) «радо­ваться Господеви», зная, о чем радуемся, о чем ныне «небо и земля пророчески веселятся, Анге­лы и человецы духовно торжествуют»? О том, что «Бог во плоти явился во тьме и сени сидящим», о том, что отныне Бог с нами, рождаясь от девы и пророчески нарицаясь Еммануил, т. е. «с нами Бог» «на земли явися и с человеком поживе», что Он сделался уже не далеким и чуждым для людей падших, а «своим». Средостение градежа, т е. преграда, отделявшая людей от Бога, разруши­лась. Найден утраченный людьми Источник жиз­ни, опять получили они доступ к древу жизни, возможность утолять водою жизни свою жажду.

Доселе люди вместо Бога Истинного, Который был для них единственным Источником жизни, поклонялись солнцу, звездам, животным, дереву, камню и т. п., «слову нетленного Бога изменили в образ, подобный тленному человеку и птицам, четвероногим и пресмыкающимся» (Рим. 1, 23). Разве не печально и пагубно такое безумие? Разве мог мертвый камень спасти человека? Разве мог­ло безумное дерево дать духовную жизнь разум­ному существу? Разве бессловесное животное могло научить богоподобной жизни богоподоб­ное от природы создание — человека? Люди, ища хлеба для утоления духовного голода, подлинно находили камень, поклоняясь камню. Желая уто­лить духовную жажду, пили вместо воды жизни мутную, испорченную, горько-соленую воду жи­тейского моря, неспособную утолить эту жажду. Теперь же, когда Сам Бог во плоти явился, сде­лался близким к людям, насколько то было воз­можным, и звездам служащие научились кланять­ся Солнцу Правды. Отныне, когда Сам Хлеб жиз­ни сошел с небес (Ин. 6, 35-51), когда Источник воды живой забил в непосредственной близости от человека, так что и из самого сердца человека мог всегда пробиться «источник воды, текущей в жизнь вечную» (Ин. 4, 14), уже миновала опас­ность смерти духовной от неутоления духовного голода и жажды. Это ли не радость несказанная от явления Бога во плоти?

Но могут сказать: «Ведь Бог всегда и везде. Не мог ли Он, как вездесущий, всегда близ всех сущих, сразу приблизиться к людям, спасти их от духовного голода и жажды? Почему попустил Он пройти многим векам и тысячелетиям мучительных ожиданий и томлений, пока, наконец, явил­ся во плоти? Почему и после явления Его людям, они снова делались далекими от Него, как бы снова Источник жизни для них закрылся, и опять с величайшими усилиями нужна было Его ис­кать?»

Все это потому, что человек — не бездушная вещь, которую можно было бы сразу переделать по желанию, на свободное существо, которое де­лает, что захочет. Легко ли и возможно ли матери исправить все движения игривого своевольного дитяти? Не еще ли труднее научить послушанию свободолюбивого отрока, ввести в желаемый строй все движения кипящей жизнью юности? Что говорить о человеке, достигшем возмужания, установившемся в мыслях и желаниях неподвиж­но, или о старце, нажившем долголетние привы­чки, которые сделались как бы «второй приро­дой»?

Между тем, нужно было направить на путь спасительной жизни не одного человека, а бесчисленное множество людей, из которых каждый по себялюбию стремится жить как ему хотелось. Себялюбие каждого вступало в столкновения с себялюбиями множества других, и жизнь челове­чества приходила в вечное волнение. Установить в ней известное равновесие, спокойствие было так же трудно, как в приводимом в постоянное волнение море, которому подобна жизнь челове­ческая. Привести в разумный строй своевольное движение мыслей и желаний во всем человечест­ве, не то же ли, что заставить ветром вздымаемый прах образовать что-либо созидающее жизнь, а не разрушение? Жизнь человечества находится в постоянном брожении, как тесто от вложенной в него закваски. Действие же закваски не мгновенно, а постепенно, и должно пройти известное время, пока тесто взойдет. Вот почему нужны были целые века, тысячелетия, пока вложенная в жизнь человечества Богом закваска веры во Христа произвела свое действие и люди были подготовлены к явлению Бога во плоти. Явление же Его сделалось «новым тестом», с преобразо­ванною Христом новою жизнью (1 Кор. 5, 6-8).

Бог всегда близок к человеку, ибо может ли быть не близким Творец к Своему созданию? Он всегда — Отец Небесный для живущих на земле. Но дети сами удаляются от своего Отца, как с го­речью жаловался законодатель Моисей на сынов народа, Богом избранного: «Они не дети Его по своим порокам, род строптивый и развращен­ный. Сие ли воздаете вы Господу, народ глупый и несмышленый? Не Он ли Отец твой, Который ус­воил тебя, создал тебя и устроил тебя?… Заступника, родившегося тебя, ты забыл и не помнил Бога, создавшего тебя» (Втор. 32, 5-6, 18). Как Отцу Небесному можно было «присвоить» Себе таких своевольных детей, сделать их истинными сынами Божиими, близкими Своему Богу, а не далекими, чуждыми Ему? Для того Богу, живуще­му на недоступной высоте небес, в неприступном отдалении, нужно было сойти с неба на землю, приблизиться к человеку, отдалившемуся от Бога, сколько можно было приблизиться, сродниться с человеком по самой природе, принять естество человеческое, разделить с людьми жизнь. Только такое теснейшее общение природы и жизни мо­жет сблизить людей с Богом, от Которого они бесконечно отдалились, ибо подобное влечется к подобному и с тем большею силою, чем подобное ближе, сильнее влечет к себе.

Однако и такого уподобления по природе и жизни было еще недостаточно, ибо уподобление может быть лишь внешним «приближением уста­ми» при отдалении сердца (Мф. 15, 8). Истинное сближение или сроднение происходит через свободное единение сердец. Сердца — «источники жизни», разделенные как бы непереходимыми перегородками — себялюбием людей, должны были слить свою жизнь с единым ее Первоисточ­ником — Богом. Соединение это могла совершить только любовь, побеждающая себялюбие. Нельзя победить себялюбие одного себялюбием другого. Как, например, побеждает мать себялюбие свое­го дитяти и воспитывает его? Тем ли, что испол­няет все свои желания наперекор желаниям ди­тяти? Нет, она постоянно забывает о себе, отказывается от своих желаний, удобств покоя ради дитяти, приносит ради блага его бесчисленные жертвы, и только такая самоотверженная, чрез­вычайная любовь, не знающая пределов, изменя­ет нрав дитяти к лучшему, возбуждая в душе его стыд за свои проступки, раскаяние и желание ис­править их. Не так ли поступает и Бог, желая спасти человека? Он как бы забывает Свою не­бесную Божественную славу и спешит на землю в образе Своего создания, человека, чтобы спасти его. Сын Божий оставляет как бы недра Отчие, чтобы быть воспринятым недрами человечества падшего, взыскать и спасти погибшее. Отец Небесный не щадит Единородного возлюбленного Сына, посылая Его к сынам противления (Еф. 2, 2), среди которых должен был Он забыть как о славе Своей яко Единородного от Отца (Ин. 1, 14), и вместо принадлежащих Ему радостей претерпеть поругание от грешников (Евр. 12, 2, 3), себялюбцев, не понявших Его безмерной любви, уничижить, смирить Себя даже до смерти крест­ной (Флп. 2, 7-8). Только самоуничижившеюся бессмертною Божественною любовью могли быть побеждены самолюбия человеческие.

Вот почему уже самое начало явления Бога во плоти, с Рождества Его на земле, была соединено с уничижением «Вертеп и ясли прияша Того» (стихира на литии праздника). Себялюбивый человек высился без меры, — Сыну Божию надлежало бесконечно уничижить Себя, чтобы смирить гордость людскую. Человек в гор­дости возвышал себя до небес, равнялся с Богом, в своем мнении перестал чувствовать нужду в Боге, в действительности ниспадая духовно все ни­же, по мере мнимого возвышения, от Богоподо­бия до уподобления бессловесным животным. Поэтому рожденный Богомладенец, Христос, возлагается в скотских яслях, исправляя бессло­весно падшего человека. Человек через себялю­бие, источник всяких страстей, сделался верте­пом помышлений и желаний самых худых, безместных, разбойнических; и Сын Божий благово­лил родиться в вертепе, чтобы сделать снова чело­века обиталищем Божества, каким он создан был в начале. Человек связал себя греховными привычками, порожденными себялюбием, как крепки­ми узами. И Христос, младенствуя, повивается пеленами, чтобы разрешить пленицы человечес­ких прегрешений.

Такое снисхождение Божественной любви к людям теснейшим образом соединяет Бога с ни­ми, соединяет с Ним сердца человеческие. Под действием этой любви и сердца себялюбцев уми­ляются, смягчаются, как бы оттаивают от теплоты любви. Нельзя себялюбца исправить иначе, как возбуждая в нем чувство стыда, заставляя крас­неть за свои поступки, тревожа совесть, которая своими болями, муками понуждает его перестать делать то, отчего бывает больно. Любовь Божия сделала все, чтобы победить себялюбие челове­ческое, пленить сердце, не отнимая у него свобо­ды, ибо только любовь способна пленять сердце без насилия над ним. Люди сидели во тьме и сени смертной себялюбия житейского, наполнившего душу муками от порожденных страстей, расстраи­вавшего и губившего жизнь людей земную и веч­ную. В этой тьме холодного себялюбия теперь воссияло Солнце Правды, осветило и согрело жи­вительными лучами любви сердца, иззябшие от себялюбия. Так радостна тайна явления Бога во плоти. Приидите же, «возрадуемся Господеви, настоящую тайну сказующе».